Животные в сказках являют собою определенные человеческие типы: хитрая лиса, добрый и беззащитный заяц, сильный, но глуповатый медведь. Отношения между такими персонажами – это человеческие отношения, человек как таковой в этом мире «лишний», и люди, как правило, не появляются в таких сказках.

С другой стороны, животные, которые ведут себя как люди (говорят, принимают решения, дают советы и т.д.) нередко появляются в сказках о людях. Они как бы становятся посредниками между двумя сказочными «вселенными» – миром животных и миром людей. Чаще всего в качестве такого «посредника» выступает либо конь, либо волк. В сказках же, целиком посвященных животным, волк появляется намного чаще коня.


Примечательно, что трактовка образа волка в русских сказках практически не отличается от воплощения его в фольклоре других народов, что говорит о древности сюжетов, связанных с ним. Поэтому, говоря об образе волка в русских сказках, нельзя замыкаться в пределах собственно русского фольклора.

Волк как отрицательный персонаж



В сказках о животных волк чаще всего предстает существом агрессивным, опасным – сущим разбойником, которого следует опасаться. Один из самых известных примеров такого рода – сказка «Волк и семеро козлят», известная не только в русской традиции. Встреча с таким персонажем не сулит ничего хорошего даже человеку. Не случайно в сюжете о Красной Шапочке, тоже взятом Ш.Перро из европейского фольклора, именно волк становится врагом главной героини.

Если волка и удается победить, то делается это не силой, а хитростью. Чаще всего это делает лиса, которой традиционно приписывается данное качество. Тем самым утверждается, что победить силу силой, агрессию агрессией невозможно.

Такое восприятие волка неудивительно. Страх перед этими животными возник задолго до появления скотоводства, для которого они стали «врагами №1». Ничего иррационального в этом страже не было: волк – хищник, вполне способный загрызть человека.

Страх усугублялся ночным образом жизни волков. Ночь всегда пугала людей. В темноте плохо работает зрение – главный человеческий «поставщик информации», человек становится беззащитным. Ночные животные, хорошо ориентирующиеся в чужой и опасной для человека среде, никогда не внушали людям доверия. В особенности это относилось к опасным хищникам, у которых ночью было преимущество перед человеком.

Демонизация волка усугублялась бинарной оппозицией «свой-чужой». До возникновения скотоводства любое животное было с точки зрения человека «чужим». Но если олень, например, был в определенной степени «своим» потому, что его можно съесть, то волк источником пищи не был. Древние люди не знали, что волки – санитары леса, а о том, что волчонка можно приручить, вырастить и использовать на охоте, догадались далеко не сразу. Никакой практической пользы от волков они не видели, поэтому волки в их глазах были абсолютно чуждыми человеческому миру. Чужой – значит, враг.

Но, как это ни парадоксально, не всегда волк предстает в сказках отрицательным персонажем. И даже такие знакомые с детства сюжеты, как «Волк и семеро козлят» и «Красная шапочка», не столь однозначны, как может показаться.

Двойственность волка



Если в сказках о животных образ волка более или менее однозначен – жестокий, но не наделенный умом разбойник, то в сказках о людях волк нередко выступает в качестве волшебного помощника. Именно о таком сказочном волке упоминает А.С.Пушкин в поэме «Руслан и Людмила»:

«В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит».

В сказке «Иван-царевич и серый волк» именно волк приходит на помощь герою, и здесь его уже никак нельзя назвать отрицательным персонажем.

Двойственность фольклорного образа волка становится еще более очевидной, если выйти за пределы собственно сказки и взглянуть на образ в более широком мифологическом контексте.

Примечательна в этом плане знаменитая берестяная тетрадь новгородского мальчика Онфима, приоткрывшая завесу тайны над внутренним миром ребенка из средневековой Руси. Рисунки в этой тетради воплощают обычные мальчишеские мечты о подвигах и воинской славе. Но один рисунок вызывает недоумение: четвероногое существо, в котором угадывается волк, а рядом надпись – «я зверь». Если мальчик отождествлял себя с волком-оборотнем, значит, этот персонаж не был отрицательным в его глазах.

В «Слове о полку Игореве» упоминается Всеслав, князь Полоцкий, который «в ночи волком рыскал». Вряд ли это образное литературное выражение: летописи упоминают, что этого князя «мать родила от волхования», и автор «Слова…» вполне мог приписать такому человеку оборотничество.

Оборотень – это существо, принадлежащее одновременно и миру людей, и миру дикой природы, который для древнего человека отождествлялся с миром потусторонним. Волк, как уже говорилось, в силу особой своей «чуждости» человеку, является идеальным выражением этого мира. Именно его облик надо принять, чтобы стать сопричастным потустороннему миру. Поэтому оборотничество (изначально – разновидность магической практики) связывается с волчьим обликом.

Так волк превращается в посредника между миром людей и потусторонним миром. Такой посредник необходим человеку, отправляющемуся в «потусторонний мир» для обряда посвящения. От этого обряда происходят многие сказочные мотивы, в том числе – мотив «трудных заданий». В этом свете становится понятным происхождение сказочного волка-волшебного помощника.

К обряду посвящения может восходить и сюжет о волке, проглатывающем героев сказки. Как известно, проглоченные волком козлята в финале благополучно возвращаются к своей матери-козе. И это вовсе не фальшивый «счастливый конец», приклеенный к сказке, чтобы дети не плакали. Подростки, отправлявшиеся в «царство мертвых» для обряда посвящения, тоже в большинстве случаев счастливо возвращались в селение. У многих примитивных народов этнографы наблюдали хижины, где проходил обряд, построенный в виде головы животного. Это животное как бы «проглатывало» посвящаемых. Вероятно, подобные обычаи существовали и у праславянских народов. Волк, проглатывающий, а затем отпускающий героев сказки – отдаленный отголосок таких обычаев.

Волк в русских сказках и в русском фольклоре вообще – персонаж двойственный, которого нельзя однозначно назвать ни положительным, ни отрицательным. Эта двойственность связана с древностью образа, уходящего корнями в языческие времена.